База для покупки кокаина, гашиша, мефедрона, амфетамина, шишек и бошек. и других наркотиков. Купить мефедрон закладку Елгава: онлайн продажа кокаин, гашиш, мефедрон, амфетамин, шишки и бошки.
Хозяин дома округлял глаза:. Пришло в голову, что для этого нужно очистить сознание и тело с помощью длительного голодания — до тех пор, пока не наступит ясность. Христианский Бог давно мертв. Знакомство в букинистическом со странным бородачом ввело меня в круг людей, занимающихся йогой, сыроедением и голоданием. Следующие десять дней я приходил в себя, набирался сил. Ей уже шестнадцать, — добавил он и сразу увел в другую комнату. В один из майских вечеров меня несказанно удивил звонок Ольги. Те, кто попроще , довольствовались романом «Камо грядеши? Не он один, многие среди тогдашнего духовенства предлагали нам, мирянам, исправлять «рукописание грехов наших» по монашеским прописям. Потом я узнал, что впоследствии Агатова посадили на четвертый срок: видно, он это предчувствовал.
купим тебе много сортов и ты проведешь тестирование. Выберешь самый лучший сорт и решишь, что отныне будешь есть только его. Пусть это будет для тебя. RedkolÁÏija / Editorial Board. IrÁna Saleniece (Daugavpils Universit‚te, Latvija) ñ. atbildÓg‚ redaktore. Sandra GrigaraviËi˚tÎ (Lietuvas EdukoloÏijas.
Цель человека, особенно художника, не искать, а обрести Бога, перейти от богоискательства к богослужению — своим творчеством, верой. Знакомство в букинистическом со странным бородачом ввело меня в круг людей, занимающихся йогой, сыроедением и голоданием. Например, несчастная любовь. Неведомо как оказался около давно знакомой церкви, остановился на пороге, не в силах войти, молясь без мыслей и слов — всем существом. Я пообещал, что не забуду того, кто меня крестил, и действительно, изредка наведывался потом на различные приходы к отцу Дмитрию. На душе было горько, но я старался не унывать. Именно этот интерес сблизил меня с рижанином Лазиком Циюни , который вместе с невестой приехал погулять по зимней Москве. Много раз гостеприимные горцы готовы были дать мне за мои джинсы весьма серьезные деньги, но я не уступал, и спустя три года они развалились сами. И замер. У трапа белого сияющего парохода старпом хмыкнул в ответ на мою просьбу довезти до Феодосии в обмен на обещание драить палубу и чистить гальюны, глянул в паспорт и пропустил. Какая бы ни случалась погода, после службы возле церкви подолгу толпились кучки людей: обменивались новостями, знакомились, договаривались о встречах, слегка философствовали, приглашали в гости, понемногу разъезжались по домам или расходились выпить стакан чая и продолжить разговор в ближайших блинных и кафетериях.
Меня встретил розовощекий человек в штатском лет под тридцать. Неоднократно от разных людей я слышал об этом удивительном проповеднике и умнейшем человеке, читал его книгу «Магизм и единобожие» об отношении православия к восточным религиям и давно желал с ним познакомиться. Что-то неприятное таилось в его безвольной, молчаливой улыбке. Потом, уже в одиночестве, в тех же кинотеатрах увидел польский «готический» фильм «Рукопись, найденная в Сарагосе», «Восемь с половиной» Феллини, « Расемон » Куросава, «Ночь» Антониони…. И по твоим, по шелковистым косам П рошел чекиста кованый сапог…. Одевалась она вызывающе: то потертые джинсы с рваной бахромой, то блузка с головокружительным вырезом, то слишком короткая юбка, а на ногах пластмассовые разъемные браслеты — постукивают, сползают с голеней на щиколотки. Решимости и духовного опыта мне явно не хватало. Позвонил давнему знакомому Саше, который уже не раз приставал ко мне с разговорами о вере, о том, что христианская жизнь начинается с крещения — с тайны и таинства, как все древние мистерии. Купи, не пожалеешь! Для многих знакомство с нею и с личностью автора оказывалось решающим: исчезал советский «комплекс провинциальности», потрясало, что в эпоху битников и хиппи блестящий востоковед, знаток буддизма, даосизма, иудаизма, суфизма, принял православие русской традиции.
Поначалу времени на общение не хватало: я и сам готовил диссертацию — о Московском литературно-художественном кружке, — а после работы до глубокой ночи писал «в стол», предавался размышлениям о православной поэтике нового типа — целостной, предельно выразительной, основанной на христианских канонах и опыте других религий. На следующий день Ольга, улыбаясь, поймала меня на факультете, потянулась с поцелуем:. Совет Александра Меня. Это была явная ловушка, знак того, что гэбисты про меня отнюдь не забыли. А вы….
На здоровье, как говорится. Услышав про университет и самостоятельную жизнь, он зазвал к себе в гости. Так совпало, что мой новый знакомый, журналист, хотел тайно креститься и попросил отвезти именно к отцу Александру. Дома под настроение отец хрипло и глухо пел «для своих » тюремно-блатное: «Фонарики», «Таганка» и что-то теперь совсем уж забытое:. И все же для меня знакомиться с ними в то время было уже слишком опасно. Это были доброжелательные, умные и очень чуткие люди. Причащался последним и пропадал из глаз. Другие находили религиозные мотивы в пьесах Чехова и «православного» Ионеско. Что-то вписывал в блокнот, что-то вычеркивал. Воздух наполнился эхом. Может быть, потому что разговор не очень клеился, все непрерывно курили, говорили о знакомых, о дикости совка и тупости полисов, переходили на хипповый сленг.
Меня крестили в его кабинете. После кино в ближайшем кафетерии или сквере обсуждали увиденное, поглощая бутерброды и пиво, курили, обменивались магнитофонными пленками и книгами, говорили об американской литературе, о расширении сознания, «Битлах» и рок-музыке, спорили о религиозной мистике, буддийских мандалах , русских иконах…. Пользоваться аварийным оборудованием без необходимости. Я задумался, ответил асимметрично, вышло на манер амфибрахия:. Петь научили и меня. Мои попытки найти в советах отца Павла неведомый мне высший смысл длились больше года и сменились твердым убеждением, что ищу я не там и не так. Вот, возьми на дорогу, — он протянул двадцать пять рублей и апельсин. Сразу после экзаменов, захватив все свои деньги, отправился в долгую, бессмысленную поездку. Пожал руку и одобрительно кивнул. Комментарии 4 span. Кто-то из вас «Матренин двор», « Захара-Калиту », романы его читал?
Я рассказывал подробно, около получаса: о жизни одинокого юноши, о несчастной любви, напряженной учебе, замечательных московских библиотеках, книжных магазинах, об искусстве, кино, старинной архитектуре, музыке… Человек в штатском долго терпеливо слушал, опустив глаза. Сразу после экзаменов, захватив все свои деньги, отправился в долгую, бессмысленную поездку. Я что-то подыскивал в комиссионках, перешивал у портних, из кусков ткани делал себе шарфы и так далее. Могу дать на неделю, только поосторожней будь, — и он протянул мне заграничную книжку. На местных автобусах, электричках, попутках и пешком я пересек несколько областей: от Вязьмы, Смоленска, Полоцка — до Пскова, Изборска и Новгорода, по Золотому кольцу доехал до Поволжья, от Городца на «Ракете» спустился к Горькому, повернул на запад, добрался до затерянного в глуши удивительного Гороховца, от него — к Мурому. Мне гораздо ближе было розановское «гуляй, душенька, перед смертью покаешься», чем безропотная отдача воли приемному батюшке. С отцом я уже давно ни о чем не говорил. Я сполз на пол. А может быть, верить — значит попросту врать — себе и другим? Я уловил знакомое имя Шарля Пеги и незнакомое — Томаса Мертона. Тема интересная, но я должен диплом писать. В то время мой интерес к Востоку был настолько велик, что весь учебный год я сбегал с истфака в Институт восточных языков, находившийся в старом здании Университета на Моховой, и слушал лекции по философии и литературе. За ним последовали толпы прихожан. У отца Всеволода я встретил немало знакомых лиц: его приход замыкал московский «духовный треугольник», куда входили общины отца Дмитрия и отца Александра — самых ярких пастырей той поры. Решимости и духовного опыта мне явно не хватало. Это человек искренний, тайно ищущий веру, у него главное между строк написано.
И стать другим. Лицом к Востоку. Будто она с первой нашей встречи повела меня на тот свет. Окажи любовь! Того, кто разом отметал «все неправославное » и заявлял, что с «Богом не шутят», останавливали дружелюбной насмешкой:. Все подряд не спрашивай. Видно, остальных укачало, а я как завороженный, уцепившись за борт на самом носу, то падал в бездну и фонтаны соленых брызг, то взмывал к низким облакам. Любовь, свобода и…. Осталось сделать лишь несколько последних движений…. Кого-то все сторонились, к кому-то тянулись. На прощанье старпом сказал, что вчера видел меня на носу, усмехнулся:.
Открыл дверь в большую темноватую комнату с низко осевшим потоком, усадил за стол для беседы, отлучился на миг, якобы за сигаретами, начал без протокола. Багаж 1 место багажа 7 0х50х40 см, max. Поздно вечером Ольга позвонила и пьяно произнесла:. Юродивая с распущенными седыми волосами, в немыслимом драном малахае и калошах на босу ногу, тихо подвывала хору монашек, матерно бранила приезжих, разгребала снег суковатой палкой, кланялась старцу на тропинке у кельи, он долго гладил ее по голове:. Его ветхозаветное отношение к жизни покоилось на своде неукоснительных правил и молитв по каждому поводу, оно исключало какое-либо « самочиние » и « отсебятину »:. Их поцелуи были знаком любви христианской, а не «свободной», полной мучительных соблазнов…. Несколько дней отсыпался, приводил в порядок дорожные записи и прислушивался к себе. После кино в ближайшем кафетерии или сквере обсуждали увиденное, поглощая бутерброды и пиво, курили, обменивались магнитофонными пленками и книгами, говорили об американской литературе, о расширении сознания, «Битлах» и рок-музыке, спорили о религиозной мистике, буддийских мандалах , русских иконах…. В палатах, возведенных для немецкого купца Рутца при Петре П ервом, чего только не было впоследствии: жили семьи Нарышкиных, Рагузинских, молдавского господаря Кантемира и фельдмаршала Репнина, располагалось Малороссийское подворье, сменяли одна другую гимназия пастора Глюка , богадельня и Елизаветинская жен-ская гимназия. Пришлось опять срочно ехать к отцу Дмитрию. Коммунистам принадлежала жизнь людей, но выше генсеков, КГБ и всего на свете была смерть. Играли и на нем и рассыпаясь по двору — гурьбой, самозабвенно. В один из вечеров мне протянули машинопись «Ракового корпуса», усеянную карандашными пометками Солженицына. Несколько раз Университет приглашал Сергея Аверинцева с лекциями по византийской литературе и эстетике. Батюшка устал, и дел у него полно, и поесть надо.
Борис был вдвое старше и одевался под мужика-толстовца. И в поведении, и в нескончаемых разговорах кого-то неизменно заносило: то в восторженную вселюбовь , включая «заблудших» коммунистов и гэбистов , то в опрощение с отрицанием «никчемной» культуры, то в пламенное застольное учительство, слегка подогретое кагором, то в молчаливую, суровую аскезу и безропотное послушание у «старцев». Внешне это люди, внутри — нелюди. Батюшка устал, и дел у него полно, и поесть надо. Нарушать общественный порядок. После долгих, сложных хлопот с упоминанием во всех инстанциях моей отличной успеваемости, малолетней сестры, тесноты и невозможности в таких условиях продолжать учебу, я получил от неведомой «депутатской комиссии» комнатку в другой коммуналке и начал жить самостоятельно. Рядом с Дмитрием Дудко. У обеих были разные компании, которые между собой не знались, я же стремился общаться с теми и другими. Неоднократно от разных людей я слышал об этом удивительном проповеднике и умнейшем человеке, читал его книгу «Магизм и единобожие» об отношении православия к восточным религиям и давно желал с ним познакомиться. Моя первая поездка в Латвию давно превратилась в воспоминания о празднике: о беззаботной жизни у Лазика , о встречах с его друзьями, об уютных рижских кафе и Балтийском море. В начале х годов уехал из России, учился в Швейцарии и Франции, доктор русской филологии, специалист по русскому авангарду, читал лекции и преподавал в университетах Нанси, Нормандии, в Сорбонне. О них знали далеко за пределами Москвы и за границами «страны победившего атеизма». Тогда и поговорим. Чего мне бояться?
Стоя в плотной церковной толпе, наполовину состоящей из молодежи, я впервые увидел и услышал отца Всеволода, белоэмигрантского священника, носителя традиционно-русской, восходящей к царской эпохе религиозной культуры. Эля тут же добавила:. В ХХ веке на Западе они — из лучших. В условленный вечер, когда с крамольной книгой в спортивной сумке я приехал к отцу Дмитрию, у него в небольшой квартире на первом этаже хрущев-ской пятиэтажки собралась компания из полдюжины новокрещеных. Но обязательный «интеллигентский набор» существовал и для нас, в него входило несколько десятков произведений, самое яркое из модернистской литературы ХХ века: от всеми любимых Гессе, Набокова, Ричарда Баха, Сэллинджера до почитаемых — Джойса, Пруста, Кафки, Камю … И з рук в руки передавали строго запретное: «Мы» Замятина, « Чевенгур » и «Котлован» Платонова, «Колымские рассказы» Шаламова, книги Солженицына, статьи Сахарова, « год» и «Скотский хутор» Орвэлла. Во время движения отвлекать водителя от управления автобусом. Эрудиты штудировали «великих католиков»: зачитывались рассказами Честертона о «патере Брауне» и не подозревая об англиканстве автора льюисовскими «Письмами Баламута», пролистывали скучноватого Мориака. Идите, но заниматься религиозной пропагандой весьма не советуем. Но идеологически вы наш противник. Однажды после лекций на истфаке я нос к носу столкнулся с девушкой, в которой тут же опознал хиппи: не по броской одежде, а по выражению лица. Мы обнялись. Попивали чай, взахлеб говорили о немыслимых вещах и с досадой расходились около полуночи. Нескольких заработанных рублей вполне хватило на посещение корабельного ресторана, но с тех пор я зарекся морочить голову легковерным, повторяя чепуху из книги Д е Бароля «Тайны вашей руки». Собирались у стола и гуляли какие-то гости, из тесноты вываливались в квартирный коридор, а летом — на улицу, и тогда галдел, голосил и плясал весь угол двора. Женщины беззвучно, благодарно плакали, покаянно опускались на колени, взмывали душой, мужчины завороженно молчали, и меня охватывал трепет. Во всем этом была несомненная польза, но еще больше скуки. На истфак в МГУ поступил с ходу, но готовился к экзаменам серьезно, почти год. Стол, накрытый вскладчину разной чепухой, украшали два торта и три бутылки портвейна.
Каббалу и «Великие Арканы Таро », писания Штейнера, Гурджиева и Петра Успенского не читали, а «изучали, чтобы знать то, что православным знать не следует», ну и при случае щегольнуть «эзотерическим знанием» перед простецами. Святая жизнь в ее предельной простоте. Как отличались эти разговоры от бесед с Андреем и Эллой, согретых дыханием древнего Средиземноморья — колыбели величайших религий! Пожалуй, отчасти я с тобой соглашусь: например, бхакти-йога близка к христианству и, быть может, даже возникла под его влиянием. Каждому нужен учитель веры. У сердца повисла тишина. Я несказанно обрадовался, прочел книгу залпом, но меня озарила другая мысль: буддийская « шунья » и даосская «пустота» заполнены Духом божьим, творящей любовью! Пожал руку и одобрительно кивнул. В Москву я возвращался иным человеком. С весны я прочно засел за дипломную работу о журнале московских символистов «Весы», не вылезал из Исторички и Университетской библиотеки, к отцу Дмитрию ездил не каждое воскресенье, с друзьями и знакомыми общался мельком. Я забросил университет, уничтожил кучу рисунков, стихов и рассказов, оставив лишь «избранное» — непонятно для кого и для чего. Больше скажу: нужна вся христианская культура. Вот эти складочки, кусок рукава, хлястик, пуговицу, светотени. Я колебался, отнекивался. На прощанье обменивались телефонами, дарили книги, иконки, цепочки и крестики: «Окажи любовь, возьми!
Тьма наполнялась светом. Именно там мне довелось чуть позже прочесть полный текст булгаковского «Мастера» с многочисленными вставками, любовно вклеенными и вписанными от руки на страницы знакомых номеров журнала «Москва». От глаз исходила пронзительная теплота, редкие волосы и борода серебрились. Мои попытки найти в советах отца Павла неведомый мне высший смысл длились больше года и сменились твердым убеждением, что ищу я не там и не так. Вы православный? К тому же вера — вовсе не идеология, это тайна души. На всех, будто на несмышленых, накладывали «бремена неудобоносимые » безропотного послушания «духовнику» — не мудрому советчику, а неумолимому «гуру». Несколько милиционеров и людей в штатском вошли в квартиру со знакомыми словами «проверка паспортного режима» и принялись нас допрашивать. Не зная никого, я издалека воспринимал их, как «художников жизни», чье искусство не нуждалось в картинах, книгах, кинопленке и партитурах. Валера подвел всех к старцу и попросил:. В голове бились вопросы, которые я до этого всегда гнал прочь: к чему красота, если за ней смерть? Для всех подобных нам он, священник, первое время оставался жителем иного мира и это понимал, приглашал в гости для знакомства. Нам бы в Евангелии для начала разобраться, какое уж тут богословие… Лучше чайку с нами попей! Отец Александр быстро оделся, мы вышли из комнаты — мой друг едва успел залпом допить чай — и через минуту втроем стремительно шагали к автобусной остановке. От неожиданности кровь бросилась в лицо, я оцепенел, встал из-за стола. Под медленный гитарный перебор выходили в круг, танцевали «Цыганочку», а затем и танго, пока Ахмет не подступал с угрозами вызвать милицию.
Кое-кто добавлял к ним по вкусу сочинения обэриутов , «Приключения Ивана Чонкина » Войновича, «Школу для дураков » Саши Соколова и так далее. Ими стали друзья Нины: композитор-авангардист Владимир Мартынов, адепт «восточной мудрости» и толкователь Упанишад, и художник Владимир Серебровский, талантливый абстракционист, превратившийся в убежденного буддиста, создателя многочисленных скучноватых « мандал ». Конечно, забавные развлечения были вовсе не главными в жизни. Некий «лейтенант госбезопасности Чернов» срочно приглашал меня «на разговор». Беседка внутри скверика по вечерам собирала заядлых картежников. Москва принимала духовное наследие разоренной Византии и христианской Европы, ловила отблески далекого Ренессанса и превращалась в «третий Рим»…. И множество молодых христиан: суровые неофиты — густобородые , молчаливые, в мужицкой одежде и грубых сапогах, тихие семинаристы, хиппи с восторженными глазами, православные йоги, ходившие босиком по снегу, без конца голодавшие, купавшиеся в ледяной, полузамерзшей Лиелупе , художницы с блокнотами для зарисовок, строгие невесты в платочках и длинных юбках, давно готовые к церковному супружеству Это истинный старец, молитвенник. Те, кто попроще , довольствовались романом «Камо грядеши? Легкий акцент выдавал в них по-московски одетых иностранцев. За ним последовали толпы прихожан. Писал верлибры в духе Аполлинера, читал их знакомым девушкам и любил в разговорах переиначивать Гейне: «Не знаю, где кончается поэзия и начинается небо…». Мой дед по отцу, типичный интеллигент из народа и «мелкобуржуазный недобиток », без конца одаривал меня книжками и красивыми старинными вещицами.
Жаждем услышать. Нужно было во что бы то ни стало успокоиться. Допрашивали меня двое, без протокола, но что-то записывали в толстую тетрадь. В один из дней чудаковатая соседка по коммуналке, когда-то перенесшая легкий инсульт, рассказала, что в мое отсутствие в квартиру заходил симпатичный мужчина, сожалел, что меня не застал, и долго обо мне расспрашивал. У Николы в Кузнецах. Она оглядела меня с ног до головы и улыбнулась, как старому знакомому. Ошалелые взгляды прохожих на улице и в метро ее явно забавляли. Нескольких заработанных рублей вполне хватило на посещение корабельного ресторана, но с тех пор я зарекся морочить голову легковерным, повторяя чепуху из книги Д е Бароля «Тайны вашей руки». Я даже самиздата послед-ние недели не читал. Времени совсем нет. Столь же рьяно на Пасху и Рождество прорывались в храмы через цепи полисов и комсомольцев с красными повязками на рукавах, уворачивались от гэбистов , ряженных под церковников — с повязками голубыми. Именно этот интерес сблизил меня с рижанином Лазиком Циюни , который вместе с невестой приехал погулять по зимней Москве. Отец Дмитрий задумался:. Мне было уже известно, что хиппи собираются «на Пушке» — у памятника поэту на Пушкинской площади.
Забылись страхи, исчезли мысли о гэбистах , жизнь умиротворенно затихла на целых три года. Для многих знакомство с нею и с личностью автора оказывалось решающим: исчезал советский «комплекс провинциальности», потрясало, что в эпоху битников и хиппи блестящий востоковед, знаток буддизма, даосизма, иудаизма, суфизма, принял православие русской традиции. В семнадцать лет, начитавшись Джека Лондона, я вдруг сбежал из дома, точнее, с опостылевшей подмосковной дачи, и ринулся в отчаянное путешествие. Потом я узнал, что впоследствии Агатова посадили на четвертый срок: видно, он это предчувствовал. Сразу после экзаменов, захватив все свои деньги, отправился в долгую, бессмысленную поездку. Но этого мало В моей комнате огромное венецианское окно с беломраморным подоконником выходило на знаменитую Меньшикову башню, которая и днем и, особенно, ночью казалась его непостижимым продолжением в ничуть не итальянской Москве. Минуя Ригу, стремился в неведомую Пустыньку, чтобы там найти ответ на мучительные вопросы: как быть дальше? За каждое написанное и сказанное слово, за каждую свою выдумку на Страшном суде ответишь. Но, если не получается, это уж их дело, не наше. На берегу, где земля граничила со свободой, началось мое будущее.
Так не хотелось вылететь с факультета, не получив диплома. От Эллы я узнал о монахине Иоанне Рейтлингер , ученице Сергия Булгакова и парижской эмигрантке, о ее замечательной иконописи, и даже получил в подарок иконку сестр ы Иоа нны «Знамение Богородицы», впоследствии пропавшую. Сколько еще таких групп действуют в латвийском пространстве социальных сетей, можно только догадываться. Лет с шести я подтягивал родителям тоненьким голоском лихие военные песни, вроде «Эх, путь-дорожка фронтовая…», но танцевать презрительно отказывался. Я с ним хорошо знаком, переписываемся. Увы, в ближайшем же споре я окончательно убедился: духовные истины утверждаются или опровергаются не в философских и богословских прениях, а жизнью человека или народа, прожитой по его вере. Почти все были студентами-технарями, любили встречаться то в Кинотеатре повторного фильма у Никитских ворот, то в различных ДК, где иногда показывали замечательные ленты прошлых лет. Я с ходу выпалил:. Будто она с первой нашей встречи повела меня на тот свет. В один из майских вечеров меня несказанно удивил звонок Ольги. Слом произошел сразу по всем линиям. Многие из Новой Деревни по моему благословению перешли на этот приход. Куда-то шел по засыпанной листьями Москве. Не стесняйтесь.
Цель человека, особенно художника, не искать, а обрести Бога, перейти от богоискательства к богослужению — своим творчеством, верой. И тут в мастерскую со словами «проверка паспортного режима» нагрянули милиция и штатские. В дни парадов от грохота танков и артиллерийских залпов дрожали стекла…. Духовник не на все вопросы ответить может. И множество молодых христиан: суровые неофиты — густобородые , молчаливые, в мужицкой одежде и грубых сапогах, тихие семинаристы, хиппи с восторженными глазами, православные йоги, ходившие босиком по снегу, без конца голодавшие, купавшиеся в ледяной, полузамерзшей Лиелупе , художницы с блокнотами для зарисовок, строгие невесты в платочках и длинных юбках, давно готовые к церковному супружеству При встрече и прощании троектратно целовались. Старец сидел, опустив голову — будто я продолжал говорить, а он слушал. Квартирный старец. Эрудиты штудировали «великих католиков»: зачитывались рассказами Честертона о «патере Брауне» и не подозревая об англиканстве автора льюисовскими «Письмами Баламута», пролистывали скучноватого Мориака. В ней и опыт прозрений, и опыт заблуждений. Разговор пошел по-другому:. Никто к тебе давно не ходит, ни парни, ни девушки… — многозначительно глянула при последнем слове. На спектакль? Сергей дал мне ее для распространения. Он протянул книгу, серые глаза глубоко и тепло светились:. Становилось ясно: не изощренные умственные построения, не московская «игра в бисер», не буддийская диалектика «единого потока» и не дзенское «озарение» способны привести к окончательному выводу. Читающая Москва в те годы была тесна и многолика.
Монах с дореволюционных лет. Кого-то все сторонились, к кому-то тянулись. Слом произошел сразу по всем линиям. Услышав про университет и самостоятельную жизнь, он зазвал к себе в гости. Мы обнялись. На этом наше близкое общение прекратилось, хотя встречались мы еще не раз. Олег, вернувшийся из Абхазии, где несколько лет провел в пещерах и скитах у неведомых монахов, пребывал в умной молитве — каменел исхудалым лицом. Жди, я на днях позвоню. Хиппо-христиане и просто православные. Проглатывали «Откровенные рассказы странника» об Иисусовой молитве и, не в меньшей степени, книгу «Православие и религия будущего» американца Серафима Роуза. Если что, заходи еще Моя первая поездка в Латвию давно превратилась в воспоминания о празднике: о беззаботной жизни у Лазика , о встречах с его друзьями, об уютных рижских кафе и Балтийском море. Мне виделась лишь одна зацепка: смутное движение души, опора на юнговское «коллективное бессознательное», на таинственный родовой эгрегор. А из послед-него так и не вышла. Вскоре отца Дмитрия без объяснения причин перевели служить в подмосковное село Кабаново.
Первая ведет ко второй и ее символически объясняет, — начал я. После кино в ближайшем кафетерии или сквере обсуждали увиденное, поглощая бутерброды и пиво, курили, обменивались магнитофонными пленками и книгами, говорили об американской литературе, о расширении сознания, «Битлах» и рок-музыке, спорили о религиозной мистике, буддийских мандалах , русских иконах…. Я жил одиноко, бедно и гордо, считал себя то ли будущим художником, то ли писателем, подрабатывал дворником, расклейщиком киноафиш, разносчиком телеграмм и ничего ни у кого не просил. Домой вернулся будто из-за границы, полный сил и тут же принялся писать. Тут же несколько человек, в том числе я, решили немедленно ехать к неведомому Тавриону. Все понемногу становилось на свои места. В углу двора жили татары, а главным в нашем доме был дворник Ахмет. Батюшка устал, и дел у него полно, и поесть надо. Политики тут никакой. Он читал без конспекта, слегка запинаясь и картавя, цитируя по памяти или зачитывая в собственных переводах отрывки из сочинений византийских богословов, для отвода глаз называемых «писателями». Пришло в голову, что для этого нужно очистить сознание и тело с помощью длительного голодания — до тех пор, пока не наступит ясность. Все, что я прочел, было опытом других людей, которых вела к вере другая жизнь, ничуть не похожая на мою. Говорим об искусстве, реставрации памятников архитектуры, о кино. Совет Александра Меня. Увы, в ближайшем же споре я окончательно убедился: духовные истины утверждаются или опровергаются не в философских и богословских прениях, а жизнью человека или народа, прожитой по его вере. Кончилось детство веры — в один день она сравнялась с моей юностью и устремилась дальше. У сердца повисла тишина. Рассказывали о движении « Jesus Movement » среди американских хиппи, о Сандре Рига из Латвии и его московских последователях — « экуменах ». И если свобода соединяется с любовью, наступает счастье…. С Востока и Запада веяли совсем другие ветры, схлестывались, пронизывали. Пообедав в университетской столовой, ехали в центр, гуляли и головокружительно целовались. Рядом с Дмитрием Дудко. В свое время он недоучился, хотя и работал инженером, налаживал по городу какие-то подъемные механизмы. Что есть святость в христианском и восточном понимании? Бегство в юность. Кто-то умудрялся попадать на закрытые кинопоказы и увлеченно толковал о «стихийном» христианстве у Феллини, «экзистенциальном» у Антониони, «сюрреалистическом» у Бергмана и Бунюэля , о профанации веры в «Иисусе» Дзефирелли и атеистическом «крике к Богу» в «Гнезде кукушки» Формана … В месте ездили по бывшим церквям и монастырям, ужасались искалеченной России, грезили о «возрождении святой Руси». С трудом скрывая удивление, смотрел на развешанные повсюду полотна и листал иностранные альбомы с репродукциями едва ли не тех же самых картин. В это время в соседней комнате раздался звонок, он извинился, вышел, сказал кому-то, чтобы перезвонили позже, вернулся.
В пятом классе вдруг неожиданно для себя и окружающих перестал гулять, засел за бесконечное чтение. Все всех знали: и пьяниц, и хулиганов, и настоящего бородатого «попа», сын которого носил крестик и ни с кем не играл, и «таксиста» — дядю Гену, чья «Победа» долгие годы была единственной легковой машиной во дворе, и «ученого» — солидного человека в очках, утром и вечером обходившего сквер со старым доберманом на поводке. Потолки наших коммуналок вздымались на пятиметровую высоту, стены — по полтора метра толщиной — превращали комнаты в семейные крепости. Около пяти дня, твердя молитвы, цепенея от страха и панических мыслей, я подошел к тяжелой двери, глухо обитой оцинкованным железом, мысленно перекрестился и нажал звонок. Их яростно отрицали с самых разных позиций — спор возобновлялся раз от разу, терял смысл и вновь обретал. Шел к исходу октябрь. Но девушки все же предпочитали литературу художественную. Отец-парикмахер был ревностным «прихожанином» одной из синагог, но ничуть не давил на сына и его друзей. За чаем пытался всех сблизить, пошучивал, бесхитростно поглядывал, будто глазами своего сына Миши, подростка лет двенадцати, — но на вопросы отвечал всерьез:. Через полчаса черная «Волга» доставила меня в ближайшее отделение милиции. На улице было стократ веселей. Бабушка Анна со стороны матери была набожна, в детстве я видел у нее иконы. Вспоминал Ольгу и думал: любовь и свобода, как душа и тело, их нельзя разделять, нужно жить, познавая одно в другом.
В начале х годов уехал из России, учился в Швейцарии и Франции, доктор русской филологии, специалист по русскому авангарду, читал лекции и преподавал в университетах Нанси, Нормандии, в Сорбонне. Слом произошел сразу по всем линиям. Почему православие, а не другие религии? Неподвижно лишь солнце любви, — вспоминал я вслух Соловьева. Я задумался, ответил асимметрично, вышло на манер амфибрахия:. Мой дед по отцу, типичный интеллигент из народа и «мелкобуржуазный недобиток », без конца одаривал меня книжками и красивыми старинными вещицами. Наверное, потому, что родился в середине прошлого века, посреди великого города , в прежней, еще невозмутимо советской Москве, на Маросейке. Это были доброжелательные, умные и очень чуткие люди. Совет Александра Меня. Я отмалчивался в разгар спора — меня старались раззадорить, отвергал алкоголь — начинали хмуриться и припоминать прошлые застолья, в пост подсовывали самые вкусные куски Около отца Дмитрия крутилось множество людей: озаренных, любопытствующих, дремучих, случайных, подозрительных. Летом мальчишки на том же месте, вздымая клубы пыли, бились в чижика и футболянку , поодаль девочки вертели прыгалки. Каждый год я куда-то уезжал, неизменно один.
Меня приняли сразу как своего. После кино в ближайшем кафетерии или сквере обсуждали увиденное, поглощая бутерброды и пиво, курили, обменивались магнитофонными пленками и книгами, говорили об американской литературе, о расширении сознания, «Битлах» и рок-музыке, спорили о религиозной мистике, буддийских мандалах , русских иконах…. Она поможет. Совсем иное, укорененное в старых родовых традициях отношение к религии и культуре царило в семье Кати Лансере, внучки знаменитого художника русского модерна, члена «Мира искусства» и академика живописи. Они смотрели на священника, а взор отца Александра плавил пространство, тонул во времени, которое перестало быть…. Нам бы в Евангелии для начала разобраться, какое уж тут богословие… Лучше чайку с нами попей! Свободной любовью. Я задумался, ответил асимметрично, вышло на манер амфибрахия:. Это нас сразу сблизило, и я познакомился с безвестным гением лет сорока — Эдуардом Зюзиным. Около пяти дня, твердя молитвы, цепенея от страха и панических мыслей, я подошел к тяжелой двери, глухо обитой оцинкованным железом, мысленно перекрестился и нажал звонок. А может быть, и друг другу? Мы люди простые, мирские. Случайный встречный с Пушкинской площади, Гриша Чапкин , затащил меня «к Гольденвейзеру », рассказал про « смогов » и « изумистов », которые еще не так давно приходили сюда на свои сборища, познакомил с Еленой Ивановной, вдовой и хозяйкой музея-квартиры знаменитого музыканта, писателя и убежденного толстовца. Досадовал, рыскал по книжным магазинам.
Мы встретились на Чистых прудах. Заговорили обо мне, о моих увлечениях, планах на будущее. Их поцелуи были знаком любви христианской, а не «свободной», полной мучительных соблазнов…. И замер. Но в какой-то момент почувствовал: надо приодеться, чтобы не выглядеть чужаком среди московской богемы, которая неотвратимо меня влекла. У них я прочел трактат Кандинского «О духовном в искусстве» и скандальный набоковский роман «Лолита». Да мне и некогда ничего читать, я сейчас учебой по горло занят. Читал я на кухне, ночь напролет, заснул перед завтраком часа на два и, напившись кофе, к полудню закончил роман. С шести утра до полудня вместе с ними собирал виноград, трижды в день за едой выпрашивал добавку, играл в волейбол, сходил с ума от моря, танцевал в темноте и влюблялся на прощанье. Чем тибетский Миларепа и Сергий Радонежский близки своим потомкам? Моя полухипповая странническая одежда, студенческий билет МГУ и печальная улыбка открывали все двери. Во всем этом была несомненная польза, но еще больше скуки.
